Допустим, парень по имени Роджер испытывает влечение к женщине по имени Элейн. Он приглашает ее в кино; она соглашается; они довольно хорошо проводят время. Несколько ночей спустя он приглашает ее на ужин, и они снова наслаждаются друг другом. Они продолжают регулярно видеться, и через некоторое время ни один из них не встречается ни с кем другим.

И вот однажды вечером, когда они едут домой, Элейн приходит в голову мысль, и, не задумываясь, она произносит ее вслух: «Ты понимаешь, что с сегодняшнего вечера мы видимся уже ровно шесть месяцев?»

И затем в машине наступает тишина. Элейн кажется, что это очень громкая тишина. Она думает про себя: Боже, интересно, беспокоит ли его то, что я это сказала. Может, он чувствует себя ограниченным нашими отношениями; может, он думает, что я пытаюсь навязать ему какие-то обязательства, которые он не хочет или в которых не уверен.

И Роджер думает: Боже. Шесть месяцев.

И Элейн думает: Но, эй, я тоже не уверена, что хочу таких отношений. Иногда мне хочется иметь немного больше пространства, чтобы у меня было время подумать, действительно ли я хочу, чтобы мы продолжали идти так, как мы идем, неуклонно двигаясь к... Я имею в виду, куда мы идем? Мы просто будем продолжать видеться на этом уровне близости? Мы движемся к браку? К детям? К жизни вместе? Готова ли я к такому уровню обязательств? Я вообще знаю этого человека?

И Роджер думает: . . . так это значит, что это было . . . посмотрим . Февраль, когда мы начали встречаться, то есть сразу после того, как я отдала машину дилеру, а это значит . . . дай-ка я проверю одометр . . . Ого! Мне давно пора менять масло.

И Элейн думает: Он расстроен. Я вижу это по его лицу. Может, я совершенно неправильно это понимаю. Может быть, он хочет большего от наших отношений, большей близости, большей преданности; может быть, он почувствовал — даже до того, как я это почувствовала — что я испытываю некоторые сомнения. Да, я уверена, что это так. Вот почему он так неохотно говорит что-либо о своих собственных чувствах. Он боится быть отвергнутым.

И Роджер думает: И я заставлю их снова посмотреть коробку передач. Мне все равно, что говорят эти идиоты, она все равно не переключается правильно. И лучше бы им на этот раз не пытаться свалить это на холодную погоду. Какую холодную погоду? На улице 87 градусов, и эта штука переключается, как мусоровоз, а я заплатила этим некомпетентным ворам 600 долларов.

И Элейн думает: Он зол. И я его не виню. Я бы тоже зол. Я чувствую себя такой виноватой, заставляя его пройти через это, но я ничего не могу с собой поделать. Я просто не уверена.

И Роджер думает: Они, наверное, скажут, что гарантия всего 90 дней. Именно это они и скажут, мерзавцы.

А Элейн думает: может, я просто слишком идеалистична, жду, когда приедет рыцарь на белом коне, когда я сижу рядом с совершенно хорошим человеком, человеком, с которым мне нравится быть рядом, человеком, который мне действительно небезразличен, человеком, который, кажется, действительно заботится обо мне. Человеком, который страдает из-за моей эгоистичной школьницы-романтической фантазии.

И Роджер думает: Гарантия? Они хотят гарантию? Я дам им гарантию. Я возьму их гарантию и засуну ее прямо им в ...

"Роджер", - говорит Элейн вслух.

"Что?" - говорит Роджер, пораженный.

"Пожалуйста, не мучай себя так", - говорит она, и ее глаза начинают наполняться слезами. "Может, мне никогда не следовало ... О, я чувствую себя так ..."

(Она срывается, рыдая.)

"Что?" говорит Роджер.

«Я такой дурак», — рыдает Элейн. «Я имею в виду, я знаю, что нет никакого рыцаря. Я действительно это знаю. Это глупо. Нет никакого рыцаря, и нет никакой лошади».

«Нет никакой лошади?» — говорит Роджер.

«Ты думаешь, я дурак, не так ли?» — говорит Элейн.

«Нет!» — говорит Роджер, радуясь, наконец, правильному ответу.

«Просто... Просто я... Мне нужно время», — говорит Элейн.

(Стоит 15-секундная пауза, пока Роджер, соображая так быстро, как только может, пытается придумать безопасный ответ. Наконец, он придумывает тот, который, по его мнению, может сработать.)

«Да», — говорит он.

(Элейн, глубоко тронутая, касается его руки.)

«О, Роджер, ты действительно так думаешь?» — говорит она.

«Как?» — говорит Роджер.

«Вот так, как раз вовремя», — говорит Элейн.

«О», — говорит Роджер. «Да».

(Элейн поворачивается к нему лицом и пристально смотрит ему в глаза, заставляя его очень нервничать из-за того, что она может сказать дальше, особенно если это касается лошади. Наконец она говорит.)

«Спасибо, Роджер», — говорит она.

«Спасибо», — говорит Роджер.

Затем он отвозит ее домой, и она ложится на кровать, противоречивая, измученная душа, и плачет до рассвета, в то время как, когда Роджер возвращается к себе, он открывает пакет с Doritos, включает телевизор и тут же глубоко вовлекается в повтор теннисного матча между двумя чехословаками, о которых он никогда не слышал. Тонкий голосок в глубине его сознания говорит ему, что там, в машине, происходило что-то важное, но он почти уверен, что никогда не поймет, что именно, и поэтому он решает, что лучше не думать об этом.

На следующий день Элейн позвонит своей самой близкой подруге, или, может быть, двум из них, и они будут говорить об этой ситуации шесть часов подряд. В кропотливых деталях они проанализируют все, что она сказала, и все, что сказал он, перебирая все это снова и снова, исследуя каждое слово, выражение и жест на предмет нюансов значения, рассматривая все возможные последствия. Они продолжат обсуждать эту тему, время от времени, неделями, может быть, месяцами, так и не придя к каким-либо определенным выводам, но и никогда не наскучив этим.

Тем временем Роджер, играя в сквош однажды с общим другом Элейн, остановится перед подачей, нахмурится и скажет:

«Норм, у Элейн когда-нибудь была лошадь?»